Lab Report #4. #совместный_ответ@textualoverwatch #Moira@textualoverwatch #Tekhartha_Zenyatta@textualoverwatch
Q: Вы умираете. Опишите ваши последние минуты перед смертью.
Q: Расскажите о вашем отношении к омникам
Q: Досыпьте дарка.
О`Доран всегда больше всего на свете интересовали загадки жизни во всех её проявлениях. Именно поэтому она стала генетиком.
Наука долгие годы удовлетворяла её запросы полностью, так что многие популярные среди людей области приложения сил — такие как бессмысленные развлечения, вредные привычки или личная жизнь — Мойра почти игнорировала, с головой уйдя в обучение и эксперименты.
Меж тем, в мире год за годом происходили значительные события, которые трудно было не замечать, как бы ей ни хотелось. И некоторые из них заставляли задуматься и пересмотреть само понятие жизни.
Когда после окончания войны омники были признаны равноправной разумной расой, Мойра этому не слишком удивилась. Ей было вовсе не сложно принять подобную мысль — в отличие от многих людей, она-то отлично знала, что люди — тоже всего лишь машины. Просто построенные из других, менее прочных материалов. Она и так всегда воспринимала ДНК как запись прошивки организма, а работающие по бинарной схеме и использующие слабые разряды электрического тока нейроны головного мозга — как носитель операционной системы. В слове "биотехнологии" не зря есть часть "технологии", а в словосочетании "генетическая инженерия" — "инженерия".
Но даже если в основе и лежали схожие корневые принципы, особенности строения и мышления омников были довольно сильно отличны от людских. Хотя бы за счет полнейшего отсутствия эндокринной системы, системы размножения, периода детства, механизма старения. И, увы, пока что почти никто не занимался серьёзными исследованиями в этой области.
Мойра, заинтересовавшись вопросом, прочитала несколько авторитетных трудов по кибернетике, алгоритмике и протезированию, дополнив свои познания пусть и не до такого же уровня, каким обладала в генетике, но до позволяющего разбираться в вопросе. Чуть позже это неплохо пригодилось ей и было проверено на практике, когда возникла потребность спроектировать и сконструировать собственный боевой костюм.
Сейчас её познания были вполне достаточны, чтобы добавить в своё оружие дополнительное ЭМ-излучение против кибернетических врагов, проводить регулярные сеансы обслуживания систем Сомбры или качественно установить протез раненому бойцу при потребности, но все же исследовать в полной мере работу тела металлического разумного существа, произведённого заводами "Омнии", пока не доводилось возможности.
До сегодняшнего дня.
До дня, когда в ее лаборатории появился настоящий, живой омник — если такое слово было применимо к омникам. Омник, «Когтю» не принадлежащий, омник, которого она может изучить — и не должна будет вести скучные, занудные, бессмысленные беседы с руководством.
Они захватили его на миссии сутки назад, и за это был ответственен только он сам и его бесплодные, неразумные с точки зрения Мойры попытки встать на защиту мирного населения.
Так он и попал в ее поле зрения, а значит — попал в ее лабораторию.
— Я знаю, что сейчас вы в сознании, — безукоризненно вежливо говорит Мойра О’Доран, расправляя на руках перчатки. — Вы можете не притворяться.
— Я не притворяюсь, — отвечает омник. Он висит, зажатый в тисках лабораторных манипуляторов, обездвиженный, с разведенными в стороны руками, абсолютно безопасный для проведения любых исследований и экспериментов. — Я просто не вижу в разговоре смысла. Вы ведь не освободите меня, верно?
У него ровный механический голос, спокойный и глубокий, как рокот двигателя. Мойра не знает, боится он или нет, ненавидит он или нет, надеется он сбежать или нет, и ей это, в общем-то, неинтересно. Не более интересно, во всяком случае, чем общий вопрос — могут омники испытывать чувства? Где эмоции могут зародиться у существ, лимбической системы не имеющих? Он пытался встать на защиту людей — является ли это программой или же актом сочувствия, невероятного для существа, зеркальными нейронами не обладающего?
И есть ли разница в программе и сочувствии.
— Мной движет научный интерес, — объясняет Мойра. Она смотрит на экран и тонко, остро улыбается — порезаться можно. — Разумеется, я экранировала от взлома мои системы. За кого вы меня принимаете? Бросьте. Мной движет научный интерес, — повторяет Мойра. — Смею заметить, меня не интересует ни намеренное причинение вреда, ни, уж тем более, повторное порабощение вашего вида. Я всего лишь хочу узнать… Как вы устроены.
— Вы могли бы спросить, — смиренно говорит омник.
— Пока не проверишь сам — не узнаешь, — и Мойра покачивает в воздухе отверткой.
— Вы не откажетесь ответить на пару вопросов, пока мы тут заняты? — голос у нее все такой же непринужденно-вежливый. — Это бы помогло моему исследованию. Как к вам обращаться?
— Меня зовут Текхарта Дзенъятта, — говорит Дзенъятта. — Как правило, люди не интересуются именами тех, кого пытают, мисс…
— Мойра О’Доран. Мне не нравится слово «пытает». Я всего лишь знакомлюсь с вами поближе.
Она знакомится с ним поближе. Она знакомится с ним очень близко — отвертка задевает его контакты, и отключенные от общего контура центральной нервной системы сервомоторы слегка подергиваются. Она склоняется низко-низко, почти касаясь носом его хромированной кожи, и прядь ее рыжих волос мягко падает на обнаженные механические мышцы его полуразобранной руки. Дзенъятта отворачивает голову с тихим жужжанием — всем остальным двигать он не может.
— Что будет, когда вы разберете меня до конца, мисс О’Доран? — спрашивает Дзенъятта у потолка.
— Я узнаю, как вы работаете, — рука Мойры соскальзывает, и лабораторию оглашает пронзительный скрежет металла по металлу. — Вы такой гладкий, — говорит она, ничуть не расстроившись. — Очень ладно собранный.
— Я не детский конструктор, мисс О’Доран. Я не заводная игрушка. Не всё можно собрать назад.
— Очень ладно собранный, — повторяет Мойра. — Даже жалко портить.
— А значит, вы меня убиваете, — голос Дзенъятты повышается, когда О’Доран подцепляет его грудную пластину стамеской, прищелкивает языком и принимается пристально изучать ее на предмет еще не открученных болтов. — Когда вы дойдете до конца, я буду мертв. Вы ведь понимаете это?
Мойра О’Доран впервые смотрит прямо ему в прорези на лицевой маске, скрывающие за собой объективы камер.
— Что такое смерть? — спрашивает она и длинными ногтями подцепляет глубоко засевший в корпусе болт. — Вам больно?
— Мне щекотно. Как будто что-то мешается.
Мойра О’Доран склоняет голову набок и по рукоятку вгоняет отвертку в его искусственные мышцы.
— А сейчас? Вам больно?
— Мне больно, — подтверждает Дзенъятта. — Конечно, мне больно.
— Что такое боль?
— Сигнал о том, что мои жизненные системы находятся под угрозой.
Мойра отклоняет отвертку вправо, затем влево, и Дзенъятта издает низкий вибрирующий звук, похожий на стон металлических свай на ветру.
— Значит ли это, что вы страдаете? Омники действительно испытывают боль — или они всего лишь знают, что находятся в опасности? Это важный вопрос, Дзенъятта. Мне хотелось бы получить подробный ответ.
— Люди действительно испытывают боль? — спрашивает Дзенъятта в ответ. — Мы все получаем один и тот же сигнал. Угроза. Смерть. Близящееся забвение. Он заполняет собой все, чтобы мы не могли от него отмахнуться. Он занимает все наши мысли, чтобы мы были вынуждены найти выход. Он нас подстегивает. Он приносит страдание.
Мойра вновь принимается откручивать болты, и они с пронзительным звоном падают в металлический поддон. Каждый такой «плям», чувствует Дзенъятта, еще чуть-чуть приближает его к концу.
Тогда он отключает визуальный ряд и молится.
— Что такое личность? — спрашивает Мойра О’Доран. — Есть ли способ ее измерить?
От Дзенъятты остались лишь голова и жалкие остатки внутренней начинки: голый позвоночник, беспомощно висящий в воздухе, обнаженные металлические ребра каркаса, силовое ядро, мерцающее глубоким голубым светом.
От Дзенъятты осталось не так уж и много.
— Личность — это совокупность памяти, жизненного опыта, моделей поведения, — говорит он, чтобы не молчать.
— Если я выключу твою память, — Мойра касается его виска отверткой, — будешь ли ты мертв?
— Нет, — после недолгого молчания отвечает Дзенъятта. — Я все еще буду Дзенъяттой.
— Если я изменю твои поведенческие контуры, будешь ли ты мертв?
— Я…
— Если я извлеку твой чип и вставлю в свою кофеварку, будешь ли ты мертв, Текхарта Дзенъятта?
— Я не знаю, мисс О’Доран. Я думаю, что личность это больше, чем совокупность электрических импульсов. Наверное, личность — это и есть душа.
— Душа? — Мойра презрительно морщится, словно услышала что-то крамольное, практически неприличное. — Души не существует. Душа — это всего лишь жалкая попытка скрыть свой ужас перед лицом вечности, из которой мы все пришли и в которую мы все уйдем. Душа — это надежда, что мы значительнее, чем нам кажется. Душа — это желание не делать ничего стоящего, но все равно остаться важным. Какая жалость, что омники из всех самых нелепых человеческих идей выбрали именно эту.
— Душа — это обещание, — тихо говорит Дзенъятта. — Это обещание, что когда-нибудь мы станем лучше.
— Мы становимся лучше здесь и сейчас, — резко говорит Мойра. — Когда у нас хватает смелости. Те, у кого смелости не хватает, заканчивают в лаборатории. Верно, Дзенъятта?
Дзенъятта не отводит взгляда, когда она касается его ядра отверткой.
— Если я отключу тебя, будешь ли ты мертв?
— Разумеется.
— А если потом включу назад?
— То я всего лишь усну.
— То есть смерть, по-твоему, это всего лишь очень длинный сон?
— Нет, смерть — это сон, от которого ты никогда не проснешься.
— А где же находится твоя душа? — спрашивает Мойра, перебирая его провода и оголенные платы. — Здесь? Может быть, здесь? Или здесь? Как она узнает, умер ты навсегда или просто надолго уснул? Может, она умеет предсказывать будущее и точно поймет, когда же ей следует покинуть твое тело?
— Если бы я это знал, я был бы Буддой. Но я всего лишь Дзенъятта.
Мойра отбрасывает отвертку и касается силового ядра руками в толстых прорезиненных перчатках. Что-то внутри Дзенъятты дрожит и вибрирует.
— Наверное, твоя душа здесь, — говорит она, улыбаясь. — Ты ведь не детский конструктор и не заводная игрушка. Когда батарейку разбирают, она ломается навсегда.
— Да, — тяжело роняет Дзенъятта, и Мойра нежно сжимает ядро руками, легонько покачивает вверх-вниз, словно прикидывая, каким образом вынуть его из плотных пазов.
— Тебе страшно?
— Да.
— Ты злишься?
— Нет.
— Я убиваю тебя, но ты даже не злишься?
— Отвечайте всегда только добром, только так можно сделать этот мир лучше. Отвечайте добром или не отвечайте никак, — мерно произносит Дзенъятта. Мойра сжимает пальцы, и он начинает говорить громче, быстрее, сбивчивее. — Не отвечайте злом на зло, иначе злу не будет конца. В ответ на обиду поцелуй врага своего, и ему станет намного больнее. Если вы отвечаете злом на зло, то…
— То зло умирает, — говорит Мойра и берет отвертку. — Иначе умираешь ты.
Она приставляет ее острый металлический край к тонкому шву между силовым ядром и креплением, слегка надавливает и задумчиво улыбается, словно пытаясь решить, что же делать дальше.
Дзенъятта думает, что смерть — это всего лишь перерождение, а потому она не может быть страшнее, чем жизнь, но когда отвертка звякает о металл в первый раз, он все же отводит взгляд.
